Борис Пудалов: «Четыре встречи».
Борис Пудалов, председатель комитета по делам архивов Нижегородской области
Мне запомнились четыре встречи с владыкой.
Первая – это знакомство. Это было ещё до основной волны всплеска интереса к Русской Православной Церкви, тогда владыка Николай ещё архиепископом был, его никто особенно-то и не знал.
Познакомил нас Фёдор Васильевич Васильев, бывший завкафедрой этнографии исторического факультета ННГУ. Знакомство происходило в Карповке, в приемной архиепископа. Запомнился он как совершенно нормальный, светский, адекватный человек, хотя я ожидал увидеть абсолютно религиозного, далекого от мирской суеты философа.
Нет, это был здравомыслящий человек, очень живо обсуждавший с Фёдором Васильевым вопросы реставрации того или иного храма, у меня с ним была беседа по поводу рукописи «Глаголемый чиновник». Он очень удивился: «Как, неужели они у нас сохранились?» – «Да, сохранилась одна книга…» Мне запомнился его пытливый взгляд, первое знакомство, он всё время присматривался – кто я и что я. Пытался понять меня точно так же, как и я пытался понять его.
Может быть, и он увидел не то, что ожидал, – не какого-то религиозно экзальтированного человека или, наоборот, чиновника, пытавшегося деньги получить…
Вторая встреча произошла на мероприятии, которое проводилось под эгидой губернатора Нижегородской области И. П. Склярова. Дело было на ярмарке, Скляров очень задерживался, примерно на час, мы терпеливо его ждали. Мы-то понятно – люди служивые. Среди прочих сидел и ждал митрополит Николай. Когда задерживался кто-то из обычных работников, он спокойно, дружелюбно его приветствовал… И вдруг ему сказали, что Скляров задерживается ещё минут на пять-десять… Он не сказал «какого черта», нет, но реакция была очень жесткая: «Что мы тут сидим впустую и его ждем?» Разница понятна: что может позволить себе рядовой работник – губернатору непозволительно. Вот эта его резкость мне тоже очень запомнилась.
Третий момент – это встреча в особняке митрополита на Пискунова. Нас пригласили туда, чтобы обсудить вопросы подготовки статей в Православную энциклопедию. Я шёл без особого оптимизма, полагая, что всё равно москвичи заберут себе все наиболее интересные темы, а что нам останется – сами скажут. Что здесь обсуждать? Митрополит, похоже, сам не очень чётко представлял, как будет организована эта работа. Мне запомнилось – он очень внимательно выслушивал всех выступавших, даже если они повторялись. Но в самом начале встречи он вдруг раскрылся совершенно с неожиданной стороны.
Он, оказывается, был очень веселый и язвительный. Пришла тогдашний директор департамента Наталья Николаевна Бахарева со своей сотрудницей. Встречая их у входа, кто-то из священников сказал что-то вроде: «Раздевайтесь, проходите». Митрополит тут же встрял: «Экий вы, отец Владимир, быстрый, сразу уж и раздевайтесь! Надо сказать: снимайте вашу бекешу!». Все рассмеялись. Я буквально запомнил эти слова и теперь часто цитирую, то и дело вспоминая Владыку Николая. Необычно, я не ожидал от него. Я как-то полагал, что он более сухой. Нет. Нормальный, живой человек.
И, наконец, последняя, четвертая встреча – это было на Автозаводе, во время открытия Православного центра. Я по работе находился там, толпа окружила нас, и получилось, что я стоял буквально рядом с митрополитом. Вообще, мероприятие было именно что мероприятие – очень показушное, очень фальшивое. Митрополит же запомнился мне вот чем: несмотря на весь этот искусственный официоз, он вёл себя вполне естественно и нормально, я стоял рядом и слышал каждое его слово…
К нему оказался притерт какой-то пьяненький мужичишка, который начал говорить: «Владыка, как мне жить, научи, просвети…» – с пьяной слезой в голосе. Это всегда омерзительно, между прочим. Я не знаю, что бы я ответил, если бы ко мне пьяный обратился, скорее всего, постарался бы уйти. Но Владыка начал разговаривать с ним: «Ты по работе кто? Слесарь? Вот смотри, ты сейчас без работы? Вот ты с утра выпил, и что? А раз ты слесарь, у тебя тиски есть дома? У тебя инструмент есть? Ты кому-то из соседей помоги чем-нибудь, не за деньги, а просто так, что там надо починить или ключ выточить, ты сделай это за «спасибо». Сначала просто так, потом, смотри, к тебе придут, ещё попросят – тоже за спасибо, или заплатят, или сделают что-нибудь – вот она, жизнь…» Он разговаривал с ним абсолютно спокойно, а я стоял и слышал всё. Мне это запомнилось. А пьяный-то, похоже, протрезвел. Не знаю, надолго ли, но протрезвел.
А что касается подаренной архиву рукописи… Получилось вот что.
Появилась информация о том, что на аукцион готовятся выставить некий лот – древнерусские рукописи и документ. Одна из рукописей – Устав, прошедший через Афон, с очень интересными пометами. Или вот Евангелие – совершенно изумительная рукопись,
глубокий XVI век, болгарской традиции, я такое раньше видел только на картинках. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – такие вещи на чердаках у бабушек не находят. Ну, а уж если это Евангелие ещё обернуто в афишу Художественного музея, понятно было – откуда это взялось и в какие годы. Скорее всего, рукописи были похищены из какого-то государственного музея.
Это подозрение укрепилось, когда я узнал, что документ, который выставлялся на продажу, – это Настольная грамота самого первого нижегородского митрополита Филарета, 1672 год, подлинник! Настольная – то есть грамота, которой митрополит назначался «на стол». Я очень внимательно посмотрел этот подлинник из рук митрополита Николая – никаких сомнений в том, что это подлинник. Это подписанная иерархами грамота, которую по праву можно считать уникальной.
Я не скрыл своего впечатления, сразу же сказал Владыке Николаю об этом. И тогда он впервые сказал фразу: «Я посмотрю, надо, наверное, отдавать её вам в архив». Два года он «смотрел». Он приехал к нам, посмотрел, что есть у нас, он съездил в музей. Грамота была, скорее всего, судя по её красочному художественному оформлению, из музея, такие вещи в архиве на учёте никогда не стояли, а в музее-заповеднике, например, есть аналогичная настольная грамота митрополита Исаии.
Вот когда он приехал к нам, он уже очень внимательно смотрел: что у нас за фонды, знакомился с составом документов, водили его на экскурсии, я ему показывал Синодики. Кстати, Синодик Нижегородского Печерского монастыря 1552 года, подлинник, показывал. Он как-то по-простонародному ахал, изумлялся, и все это было настолько по-доброму, что в какой-то момент я увлекся и забыл, что передо мной высокопоставленный церковный начальник. Нет, вполне нормальный пожилой человек, с которым можно было разговаривать.
Но, видимо, увлекся я не зря, потому что он решение принял. Подлинник документа он передал нам. Среди прочего он подарил икону Божьей Матери Казанской, которой он благословил архивистов. Понятно, что для православных людей это большое дело.
Икона эта у нас сейчас в читальном зале. Во-первых, она выполняет своё прямое предназначение, как икона, а во-вторых – это часть архивного фонда Нижегородской области и будет храниться вечно.
Если я скажу, что в определенный период он был совестью Нижегородской области, то, наверное, это будет звучать слишком банально. В моём понимании это был здравомыслящий человек, я ещё раз подчеркиваю, здравомыслящий, реально мыслящий. В период невежества, в период безграмотной моды на религиозность это был некий противовес фанатизму, пусть не покажутся странными мои слова – противовес дикому, разнузданному антикоммунизму и антисоветизму, который из уст всех этих партработников ответственных звучал как-то очень странно.
Нет, Владыка Николай никогда в это не вдавался, по крайней мере я никогда не слышал от него такого. Спокойный. И это его внутреннее спокойствие, внутренний стержень в тот период был действительно очень важен. К сожалению, сейчас таких нет.
На волне этой истерии, фанатизма, ханжества религиозного перед нами был не ханжа, а вполне нормальный, спокойный человек. На вопли какой-то тётки о том, что у них там икона заплакала, – презрительный взгляд: «У меня в епархии ни одна из икон не плачет». То есть понятно, он отделял веру от фанатизма. Для меня неудивительно, что он категорически возражал против канонизации Николая Второго. Это полностью в его характере, как я его себе представляю.
Именно вот это его здравомыслие. И даже, может быть, немножко его ироничность.