Николай Бенедиктов: «О митрополите Николае».
Николай Бенедиктов, профессор, депутат Государственной Думы РФ, четвертого и третьего созывов.
В октябре 1989 года я был приглашен на работу в Горьковский обком Компартии, был первым заместителем заведующего идеологическим отделом, секретарем по идеологии, а после переворота 1991-го – секретарем обкома КПРФ. Едва ли не на первое массовое мероприятие – идеологический актив – был впервые приглашен и архиепископ Николай.
Достаточно часто нам приходилось встречаться по поводу церковных проблем, подготовки различных изданий (Владыка, например, впервые выступил в обкомовском журнале «Политическое просвещение»), комиссий по переименованию города, организации совместных семинаров и конференций. Судьба сводила меня с Владыкой в работе по реабилитации священномучеников.
Мне удалось опубликовать ряд материалов по истории Православной Церкви в Нижегородской (Горьковской) области XX века, восстановить ряд имен, обстоятельства жизни и смерти этих людей. Владыка Николай принимал участие в этой работе не только как церковноначальник, но и как непосредственный исследователь: он помогал определять личности на фотографиях, выяснять дополнительные штрихи их жизни, ксерокопировал лично необходимые документы. В результате этой работы Поместным собором 2000 года был причислен к лику святых ряд священномучеников (в том числе мой дед).
Ко времени знакомства с Владыкой я знал, что он воевал, имеет боевые награды, знал, что у него были обморожены ноги и часть стопы ампутирована. По походке сложности с ногами не были заметны, но в служебной «Волге» он ездил на заднем сиденье справа, а переднее кресло убиралось, чтобы сидящий мог вытянуть ноги полностью.
Высокий, крепкого телосложения, с окладистой бородой, епископ Николай был внушительной фигурой. Горьковскую кафедру он принял в сане архиепископа, а в 1991 году стал митрополитом.
Интересно, что в то время многие не знали, как положено обращаться к архиепископу. Кто-то обращался по имени «Николай Васильевич», иные от стеснения и незнания ляпали просто «епископ», а на первой же встрече с интеллигенцией один уважаемый профессор обратился к нему «Ваше преподобие». Когда же после объяснения со ссылкой на фильм «Три мушкетера», где к кардиналу Ришелье обращаются «Ваше Высокопреосвященство», этот профессор стал извиняться, то митрополит ему с улыбкой ответил, мол, хоть горшком назови, только в печку не ставь. Зазубрины от подобных обращений не меняли его ровного, доброжелательного отношения к собеседнику.
Митрополит Николай был весьма властным человеком, однако власть употреблял по «целевому назначению» – для воспитания и порядка.
Так, однажды молодой священник, вернувшийся с заграничной службы, стал требовать себе привилегий, однако Владыка послал его служить в дальний сельский приход на север области, откуда вернул через год. В итоге молодой священник в значительной степени утерял гордыню и к людям стал относиться много мягче, а к себе – строже. В этом смысле митрополит был «Владыкой».
И этот же человек был весьма и весьма образованным. Кандидат богословских наук, митрополит Николай был автором работы о Книге Иова, истолковывал значение посланных Богом испытаний.
Когда у меня возникали богословско-философские вопросы и я осмеливался их задавать, то всегда получал предельно четкие, емкие, образные и понятные объяснения.
Знания митрополита проявлялись не только в области богословия. Прочитав мою монографию об историческом процессе, Владыка Николай не только обсуждал прочитанное, но и высказал ряд соображений (о проблеме противоречий, о глубинном смысле истории, о ценностях), повлиявших на мои последующие работы.
Митрополит мог удивить своими интересами и в неожиданных отраслях.
Я помогал консультациями областному книготоргу и, пользуясь этим, как-то повез Владыку к директору В. И. Чернецову. И я, и Чернецов были поражены разнообразием отобранной митрополитом литературы. Поистине его интересовали все жанры, кроме скучного.
Или другой случай, когда Владыка оказался знатоком не только серьезной музыки, но и современной молодежной. Некоторые имена я впервые услышал от него, а не от студентов. Талькова он даже цитировал и говорил, что это несомненный знак времени.
Обширные знания и властность совмещались с удивительной простотой в общении. Всю жизнь в университетах я замечал, что чем умнее человек, тем проще он в общении и речи. Таким не нужно говорить замудренным, «птичьим» языком, усыпанным иностранными словечками. Умение просто объяснять свою мысль есть признак мудрости.
При всех этих привлекательных чертах митрополит Николай, безусловно, выделялся своеобразием своих поступков и речей, чувством ответственности за них.
Так, о вере он не торопился говорить с неверующими, однако не упускал случая в якобы бытовых рассказах подчеркнуть важное для него: «Есть Бог! Еду в Германии в автомобиле, попадаем в жуткое и неожиданное столкновение. Вылетаю через переднее стекло на капот, скатываюсь на дорогу. Немцы в крик: дескать, кардинала убило. Проверяют: все цело, очень небольшие ушибы. А ведь при моем росте и весе и не пролезешь в такую щель, в какую я вылетел, и ничего. Есть Бог!»
При этом отношение к неверующим у него было самое благоприятное и щадящее, я бы сказал, истинно православное. Неверующий, по православным понятиям, есть своего рода ущербный, несчастный человек, ему Бог не дал органа восприятия Бога. Ну как слепому объяснить прелести изобразительного искусства? Поэтому неверующих жалко.
Владыка не считал их «противящимися» (как это происходит в католицизме), и эту позицию он обосновывал со ссылкой на ряд книг, которые помогли мне, неверующему, это понять. Он говорил и о том, почему православные нагрудный крестик прячут (дабы не подчеркнуть убожество неверующих и тем самым не обидеть их), и о том, что стоит прочитать работу Нижегородского митрополита (впоследствии Патриарха) Сергия (Страгородского) на эту тему. Признаться, этим отношением он сильно отличался от множества «новых верующих» и «нового клира», недавно переступивших порог храма, но уже носящих как бы приросший к ним облик судьи...
И еще два свидетельства о митрополите Николае.
Он был резко против канонизации императора Николая II, и когда ставил подпись на Соборе под общим списком новых святых, то против имени последнего императора написал свое особое мнение (впрочем, не он один), заявив, что можно признать его мучеником, но не святым, ибо слабостью и несоответствием должности император вверг страну в тяжелейшие испытания.
Его высокие требования к людям сказались и в выборе епархией кандидатов в новые святые. Это не были абсолютно все репрессированные священномученики, но только те, кто без сомнения выдержал это испытание с предельной честью для себя и для Церкви. Для меня, знающего тексты и обстоятельства юридических дел репрессированных, это совершенно очевидно.
И еще одно: митрополит, любивший Россию и свой народ, пытался предостеречь свою паству от иллюзий демократии. Слом режима, говорил он, сопровождается излишней свободой для шпаны и жуликов, и это опасно. Церковь спасет, говорили ему. На это Владыка Николай замечал, что Церковь только начала процесс оздоровления, ей нужно с собой разобраться и залечить раны, переварить вновь пришедших, пройти испытание «медными трубами», а оно может быть опаснее и страшнее испытания горестями. Поэтому Церковь сегодня не готова взять на себя решение главных задач спасения страны, хотя и не должна от них уклоняться.
Думаю, что митрополит Николай ни в каком ряду и ни в каком сравнении не был «очередным». Он был основательным пастырем, духовным вождем, властным созидателем и сохранителем.
Светлая и вечная память Высокопреосвященнейшему Николаю, митрополиту Нижегородскому и Арзамасскому!
«Кириллица», январь – март 2005 года